А раньше бабы в поле рожали — и ничего!
Привет, меня зовут Юля Варшавская, я делаю Forbes Woman и дружу с «Косой», и это моя еженедельная рассылка о событиях в жизни женщин, которые показались мне важными.
На этой неделе я хочу поддержать очень важный разговор, который начала моя подруга, спортивная журналистка и основательница бренда Superbanka Маша Командная. Маша недавно родила сына Марка — и на днях выложила пост, где возмутилась тем фактом, что женщины, у которых было кесарево, а не естественные роды, испытывают по этому поводу чувство вины и даже не могут произнести фразу «я родила». Ну, потому что вроде как и не рожала, а врачи «вытащили». У Маши было кесарево, и она призналась, что это мучило ее первую неделю, но потом она решительно отказалась мыслить о своем опыте в такой парадигме.
В комментарии к ее посту и ко мне в личку пришли женщин, которые рассказали, что переживали похожие чувства:
«Я помню, меня тоже крыло первое время, что это я еще в чем-то виновата, что не смогла сама»
«Вопрос, сама родила или нет, так сильно тогда меня ранил (хотя кесарево было по медицинским показаниям), что со вторым ребенком я настояла на естественных родах и после чуть не осталась инвалидом, не могла двигаться, сидеть, стоять пару месяцев»
«Да, мне тоже пару раз говорили добрые женщины (это всегда женщины!!), что я оба раза не рожала их. Особенно первый раз, когда у меня были роды 10 часов, полное раскрытие, и ребенок начал захлебываться в водах и срочно разрезали, у меня был болевой шок, антибиотики, еле ползала потом неделю — не, это я так, на курорт сгоняла»
«Даже у меня было ощущение, что я будто не родила. Хотя я врач. И знаю все риски кесарева»
Я — одна из этих женщин. Стыд, чувство вины, попытки ее загладить перед ребенком всеми способами — все это я прошла, как и миллионы матерей. Поэтому сегодня я хочу рассказать о собственном опыте и попытаться проанализировать, как он вписывается в общую картину. Зачем? Вот, например, известная доула и специалистка по работе с беременными Даша Уткина любит повторять: «Хотите понять, как относятся к женщинам там, где вы живете? Посмотрите, как устроены там роды».
И я с ней, пожалуй, соглашусь.
Ризотто с креветками для молодой мамочки
Я родила сына, страшно подумать, 12 лет назад. С фотографий тех дней на меня смотрит ошалевший, измученный ребенок. Нет, я не про своего сына Давида, он на этих снимках доволен жизнью — насколько вообще может быть доволен младенец между воплями из-за колик и еще какой-нибудь младенческой бедой.
Я о себе — 23-летней Юле, только что этого младенца родившей. За кадром — бесконечные боли после кесарева, зачатки постродовой депрессии, бессонные ночи и ощущение, что я упала в черную дыру какого-то бездонного колодца. Через две недели после родов, когда отец Давида ушел по делам, я вместе с ребенком сбежала из дома к родителям. Он тогда меня вернул — еще на пять долгих лет. Родные списали мой поступок на гормональные качели молодой матери (вообще очень удобно все на свете списывать на женские гормоны, замечали?), а я думаю, что это был инстинкт самосохранения.
Но всю темную изнанку на тех фотографиях вижу только я. Для моих подписчиков в социальных сетях, друзей и родственников рисовалась совсем иная, идеальная картинка: красивая молодая девушка и ее харизматичный успешный муж родили прекрасного мальчика с царским именем Давид. И теперь растят его в красивой квартире в центре Москвы, под присмотром бабушек, дедушек и няни. Что же могло пойти не так?
Да все.
Парадокс моей ситуации заключается в том, что у меня были ВСЕ условия, чтобы роды не оказались травмирующим опытом: поддерживающие родители-врачи, финансовые возможности для использования платной медицины в лучшей на тот момент клинике, вовлеченный партнер (я была уверена, что это идеальный выбор отца для ребенка). До беременности я прошла все необходимые обследования, во время — ходила на подготовительные курсы (тогда это только входило в моду), да и вообще прекрасно чувствовала себя все 9 месяцев: у меня не было ни одного дня токсикоза. Короче, пока чекнешь все мои привилегии на тот момент, пальцы на обеих руках закончатся.
Но ничего из этого не спасло меня. Обследования перед беременностью я проходила в то время, когда меньше всего хотела забеременеть. Мне было 22 года, я только что закончила университет и мечтала о карьере журналистки, а не о памперсах. Но бывший муж мечтал о ребенке и настаивал, хотя я рыдала и умоляла подождать. Но я очень любила этого человека, хотела сделать его счастливым — и сдалась. Следующие месяцы я чувствовала себя какой-то коровой, которую надо во что бы то ни стало оплодотворить (а иначе придется забить на мясо).
Параллельно попыткам «оплодотвориться» я отчаянно и интенсивно худела, потому что очень боялась слишком поправиться и разонравиться мужу, который хотел, чтобы я всегда была стройной. Уже тогда, как я сейчас понимаю, у меня начало формироваться РПП. В итоге к моменту зачатия я весила 49 кг при росте 171 см. Надо ли говорить, что в первые пару месяцев беременности я набрала все, что было нужно для здорового вынашивания плода: к счастью, тело оказалось гораздо умнее головы.
Во время беременности я пошла на очень продвинутые курсы по подготовке к родам. Тогда вся тема про важность естественных родов (даже без эпидуральной анестезии) становилась очень модной, и я попала к отличным специалисткам в этой области. Но они были слишком накачанными идеологически (с годами они изменили свой подход, кстати). Они рассказывали нам, как важны первые часы матери с младенцем, почему надо сразу приложить его к груди и как этот контакт формирует базовое доверие к миру. Они утверждали, что от первых моментов зависит все дальнейшее формирование ребенка и блаблабла. А я, как знают подписчики этой рассылки, настоящая отличница, в том числе и детопроизводства. Поэтому всю информацию на курсах я восприняла не как мнение, а как единственно верную установку.
Можете себе только представить, что со мной было, когда на девятом месяце выяснилось, что плод находится в положении, которое практически не предусматривает естественных родов (вверх головой). Тогда мне «добрые люди» подсказали, что иногда ребенок переворачивается внутри в правильную позицию, если создать ему условия «невесомости», то есть нырнуть под воду. И все бы ничего, но у меня с детства жуткая фобия — я чуть не утонула во время отдыха в Болгарии и с тех пор не могу опускать голову даже в таз с водой, не то что нырять. Что я сделала? Правильно, я наняла тренера, который на девятом месяце беременности учил меня нырять, а еще с огромным животом стояла на голове на йоге, чтобы Давид перевернулся (смешно, что после родов фобия тут же вернулась).
Что сделал Давид? Правильно, начхал на все мои потуги, потому что у его положения в утробе были медицинские причины, которые невозможно было изменить ни ныряниями, ни йогическими фокусами. Но я упорно требовала естественных родов — до той минуты, пока главный врач всего роддома не пришла в мою палату спустя 10 часов схваток и не сказала своим железным хирургическим голосом: «Хватит. Везите в операционную». Давид родился в 11 часов вечера с помощью кесарева, и к этому моменту я была полностью обессилена и эмоционально раздавлена. Его тут же унесли в детскую комнату, а меня — в реанимационную палату.
Так как наступила ночь, все быстро разошлись — родители и муж по домам, врачи закончили смену, а я лежала с обездвиженной половиной туловища (из-за анестезии) в полном аду. Я не знала, что с моим ребенком: кроме медсестры, которая раздраженно отмахивалась от назойливой мамаши, у меня не было никакой связи с миром. Я лежала и думала о том, что мне не приложили его к груди, что я сломала его базовое доверие к миру, что подвела его и не смогу теперь компенсировать эту вину. Я не спала ни минуты той ночью и вряд ли когда-нибудь ее забуду.
В красивой палате, куда меня наконец-то перевели утром, меня уже ждала тарелка ризотто с креветками. Почему-то она вклинилась мне в память — настолько неуместным казался этот премиум-завтрак: мне до сих пор ничего не сказали про моего мальчика, какая к черту еда? Еще помню, как красила глаза, опухшие от ночи в слезах, — ведь муж не должен был застать меня без макияжа. Увидела я сына только через 10 часов после родов. К счастью, с ним было все хорошо. Но следующие 5 дней в роддоме я не отдавала его сестрам ни на минуту, хотя боли после операции были ужасные. Персонал все время на меня ругался, но я была и так была ужасно виновата перед ребенком, ведь теперь никакого базового доверия к миру у него не будет.
Дальше — черная дыра не диагностированной постродовой депрессии, попытки сбежать из дома, жуткий лактостаз в груди на грудном вскармливании, а еще шок осознания, насколько по-разному меняется жизнь мужчины и женщины после рождения общего ребенка [в патриархальных отношениях]. Весь первый год я вообще не отходила от Давида, хотя у нас была няня. Сейчас я уже понимаю, что его привязанность ко мне была в том числе вызвана и его РАС (расстройством аутистического спектра), и моей тревожностью, порожденной травмирующим опытом родов. Конечно, кесарево мне еще припомнили, когда сыну позже поставили диагноз: что бы ни происходило с ребенком, виновата всегда мать.
При этом мне постоянно напоминали, какая я привилегированная. Говорили, что я гормональная истеричка и должна взять себя в руки. И я чувствовала вину за то, какая неблагодарная и не ценю, что получила «мечту любой нормальной женщины».
Падение с пьедестала
Сегодня, анализируя свой опыт, я думаю: главная проблема заключалась в том, что никого, совершенно никого, во всей этой истории не интересовала я — Юля, женщина, человек, личность. Вдруг для всех — от семьи до врачей и общества — я стала лишь инструментом по воспроизведению другого человека, и все стало подчиняться этой функции, включая мое тело, эмоции, жизнь. Я смогла точнее сформулировать это, когда прочитала под постом у Маши Командной комментарий одной из ее подписчиц:
«На одной лекции по перинатальной психологии нам преподаватель говорил, что женщина, вынашивающая ребенка, 40 с лишним недель находится на пьедестале. Все ей, все для нее. После того, как она родила, ее безжалостно свергают с него. На первое место ставят младенца. Теперь он драгоценность, теперь он приковывает все внимание (…) Уже никому не интересно ее здоровье и ее желания, И чтобы совсем не рухнуть в пропасть депрессии, возникает естественная потребность психики вернуть себе “первое место”. Отсюда все эти соревнования между мамами».
Я бы добавила от себя, что этот «пьедестал» в реальности чаще всего не имеет к самой женщине никакого отношения. На «пьедестал» нас ставят как функцию, как сосуд с ценным эликсиром, простите за дурацкое сравнение. Нашей собственной ценности тут практически нет. И в этом я вижу абсолютно логичное продолжение отношения к женщинам в целом в патриархальном обществе, которое изо всех утюгов сообщает, что наша главная функция — родить ребенка. При этом парадокс заключается в том, что девочкам с детства втолковывают: роды — самый естественный для женщин процесс («а раньше бабы в поле рожали»), но при этом человечество за много веков не придумало способа, как сделать этот процесс хотя бы немного менее травмирующим.
Моя мама работает в роддоме — очень хорошем и продвинутом. Ее работа — делать все для того, чтобы беременность и роды у женщин проходили максимально легко и приятно. Но в действительности ее задача заключается в том, чтобы по возможности минимизировать их травмы и помочь отстоять свое мнение в минуту, когда на роженицу всем наплевать. А еще я выросла, слушая рассказы о работе моей бабушки, которая посвятила много десятилетий своей жизни хирургии в области гинекологии в СССР. Она рассказывала мне, не задумываясь об эффекте своих слов на ребенка, как врачи «штопали» этих бедных женщин.
Не зря, например, ленинградские феминистки, которые пытались в СССР конца 1970-х говорить правду о том, что происходит с советскими гражданками в «стране победившего равенства», свои первые громкие статьи в самиздатовском журнале «Женщина и Россия» посвящали именно ужасам в родильных домах. И за это они были изгнаны КГБ из страны под угрозами и давлением — за правду о том, в каких условиях женщины рожают и воспитывают детей.
Если задуматься, звучит просто фантастически: мы живем в эпоху ИИ, запредельных успехов науки и медицины, лечим смертельные заболевания, говорим о биохакинге, но продолжаем напоминать женщине, что раньше «бабы в поле рожали». По той же логике можно не лечить пневмонию, говоря «раньше без антибиотиков жили как-то и ничего». При этом от унижений, травматического опыта и физических страданий тебя могут не спасти даже деньги и социальные привилегии. В итоге многие женщины берут на себя риски домашних родов — только чтобы избежать столкновения с ужасами роддома.
Что уж говорить о том, что происходит в регионах. Вспомните жуткую историю прошлого года: женщина из Ханты-Мансийска рассказала, что ей отказали в кесаревом, а потом вырезали матку. Елена, по ее словам, на момент родов весила 44 кг при росте 163 см, а еще не имела одной почки. Когда она попросила сделать ей кесарево, акушерка якобы ей ответила: «Здоровая баба — родишь сама». Кроме того, ей не разрешили позвонить мужу. А когда Елена кричала от боли, весь персонал, по ее словам, давил на нее, требуя заткнуться: «Надо было думать перед тем, как ноги раздвигать». В итоге, по словам мужа Елены, ее в полусознании заставили подписать бумажку об удалении матки, а главврач поздравил с тем, что она не умерла.
Я думаю, что отношение к женщине в родах изменится тогда, когда изменится отношение к ней в обществе в целом. Когда мы приобретем субъектность и ценность, независимую от детородной функции. Когда мы преодолеем гендерное неравенство в медицине: ведь женщин до сих пор лечат хуже. Хорошая новость: все больше молодых матерей вслух говорят о своем очень разном опыте — и они получают не только хейт, но и поддержку (как под постом у Маши). И это, я надеюсь, заставит систему со временем измениться, потому что никто больше в ХХI веке не должен «рожать в поле».