Кто убил Мэрилин Монро?
И почему наша сексуальность до сих пор принадлежит мужчинам
Привет, меня зовут Юля Варшавская, я делаю Forbes Woman и дружу с «Косой», и это моя еженедельная рассылка о событиях в жизни женщин, которые показались мне важными.
В какое интересное время мы все-таки живем — время безумных контрастов в женской повестке. Листая новостную ленту прошлой недели, например, можно было прочитать, как в одной части мира иранки перестают надевать хиджабы, которые их заставляли носить столько лет, а в другой — голливудская звезда Синди Суини вызывает абсолютный фурор и скандал в соцсетях и медиа, надев на премию Variety’s Power of Women «голое платье».
Казалось бы, как связаны эти события из двух разных этических и эстетических галактик? Очень просто: все это разные формы контроля женщин с помощью одежды (или ее отсутствия). В 2025 году, прожив сотни лет патриархата и четыре волны феминизма, мы все еще не можем договориться о том, как мы относимся к слишком закрытой и слишком открытой одежде; где заканчивается сексуальность и начинается сексуализация; что считать общественным давлением, а что — свободным выбором женщины. Когда обнажение — символ борьбы, а когда — подчинения.
Неделю назад я вернулась из отпуска, где у меня было много поводов об этом поразмышлять: первую половину поездки я провела в Тель-Авиве, вторую — в Дубае. Кстати, отличный план на каникулы, если вы любите контрастные души.
В Израиле у меня всегда такое чувство, как будто с моих плеч (а заодно грудей и бедер) снимают груз всех стереотипов и страхов, которые во мне воспитало российское общество. Светские молодые израильтянки часто носят настолько мало одежды, насколько возможно, но я не вижу в этом сексуализации — только свободу одеваться и вести себя так, как им хочется. Уже на второй день в ТА мне тоже становится совершенно наплевать, как я выгляжу. Там я могу идти вечером в шортах и купальнике по центру города — и не испытывать никакого страха или смущения (хотя в обычной жизни не могу даже выйти из дома в футболке без бюстгальтера).
В Дубае, казалось бы, тоже нет никаких проблем с тем, чтобы носить минимальное количество одежды, если ты туристка. Но, как говорится, есть нюансы. Не думаю, что это для кого-то секрет: эта срана часто ассоциируется с эскортом, проституцицей, большими деньгами и влиятельными мужчинами, за которыми приезжают в поисках лучшей жизни молодые девушки (часто русскоязычные). К сожалению, ты видишь все это, буквально сойдя с трапа самолета. Особенно заметен этот контраст на фоне полностью закрытых под традиционной одеждой местных жительниц. И эти женские вселенные удивительным образом уживаются в одном пространстве вчерашней пустыни.
В этой поездке я оказалась в очень семейном отеле, куда в основном приезжают с женами и детьми ради респектабельного отдыха, а не приключений. Оказалось, что такого эффекта в некоторых отелях добиваются специально, избегая, как мне сказали, «всех этих губастых и грудастых». Услышав это, я вдруг почувствовала, как сильно мне режут слух такие формулировки и интонации в отношении женщин. Даже если это женщины, чьи ценности не похожи на мои.
Еще я подумала, что несколько лет назад, до активного изучения женской повестки, я бы реагировала иначе — возможно, с осуждением или снисхождением. Но сегодня, хорошо понимая, как стереотипы, патриархальная культура, гендерное неравенство, сексуализация и объективизация влияют на формирование и поступки женщин, я смотрю на это явление по-другому. Как на большую социальную проблему, решение которой уж точно лежит не в порицании женщин, которые выбрали, скажем аккуратно, обмен своего тела на какие-то блага (или, как часто бывает, на иллюзию стабильности).
А может быть, все дело в том, что в поездке я готовилась к своей лекции для одного киноклуба — меня попросили рассказать о том, что разрушило жизнь Мэрилин Монро. Я согласилась, потому что не так давно прочитала книгу Луизы Перри «Темная сторона сексуальной революции. Переосмысление эпохи эротической свободы», где как раз сравнивают судьбы двух знаковых персонажей своей эпохи — Монро и Хью Хефнера. Но я даже не подозревала, насколько погружение в биографию актрисы сломает все мои стереотипы о ней. И как мало я знала о «самой сексуальной женщине ХХ века».
А еще ее история заставит меня задуматься о собственной (и вообще женской) сексуальности. Или сексуализации? Никогда точно не знаешь.
Секс и смерть
Кем она была на самом деле? Мэрилин Монро — или Нормой Джин Бейкер (настоящее имя актрисы)?
Самой сексуальной женщиной ХХ века — или объектом бесконечной объективизации и сексуализации?
Глупой пустышкой, не способной играть серьезные роли, — или жертвой продюсеров и стереотипов?
Охотницей на мужчин — или «квинтэссенцией жертвы от рук мужчин», как называла ее собственная секретарша?
Наконец, покорившейся требованиям времени и мужчин — или прото-феминисткой?
Вся жизнь актрисы и память о ней, по сути, были тщательно сконструированным и очень вредным мифом — мифом о самой сексуальной женщине ХХ века. Плюс, мы все краем уха слышали что-то про алкоголь и таблетки, про разрушительные романы и конспирологию вокруг ее смерти. Но все это лишь подкидывает дров в стигматизацию Мэрилин Монро, которая, на самом деле, воплощает в себе самые трагические стороны женской судьбы своей эпохи. Только сегодня, спустя 100 лет после ее рождения, этот миф наконец-то пытаются деконструировать гендерные исследовательницы.
Во времена, когда Норма Джин начинала работать в Голливуде, использование женщинами своих красоты, сексуальности и тела для продвижения по карьерной лестницы было самым обычным делом. Сама Монро позже признавалась, что спала и заводила романы с продюсерами и влиятельными голливудскими мужчинами для того, чтобы попасть в кино, потому что знала: за дверью этого кабинета сидит еще десяток таких же красивых и молодых старлеток, которые не скажут «нет».
Мужчины в этих кабинетах ощущали себя (впрочем, по делу) «властителями судеб», пользовались своей силой и зависимостью молодых актрис. Но — парадокс — до сих пор осуждению и стигматизации подвергаются… сами женщины! То есть стыдно в этой ситуации должно быть не тем, кто пользовался властью, а тем, кто подчинялся циничной системе, находясь в безвыходной ситуации (напомню, что в 40-е годы ХХ века у женщин было не так много вариантов для нормального заработка).
Для Монро выживать любыми способами было почти врожденным навыком. Тяжелое детство, проведенное между приютами и приемными семьями, где она сталкивалась с безразличием и насилием,по всей видимости, сформировало в актрисе паттерны поведения, которые в итоге окажутся для нее разрушительными. Среди них — постоянное стремление «сбежать» от той девочки по имени Норма Джин, которая не испытала любви родителей, не имела надежного дома и стабильности, а затем была вынуждена идти на поводу у мужчин, которые хотели воспользоваться ее телом и красотой.
Для этого она и придумала Мэрилин. Кстати, миф о том, что знаменитый образ Монро создали продюсеры, не соответствует действительности. Этого прекрасного монстра придумала сама актриса. Да, покраситься в блонд ей еще в 1940-х посоветовала хозяйка модельного агентства, а поменять имя — продюсер 20th Century-Fox, но сам образ она лично конструировала годами: легендарное покачивание бедер, продуманный макияж, тихий голос и особую манеру говорить. И главный элемент: гиперсексуальность.
Почему именно этот образ сработал? А тут важно вспомнить, что ни одно женское — тем более голое — тело не существует вне политики. Еще Нормой Джин актриса позировала для агиток 1940-х годов, показывающих, как женщины в войну работают на заводах. Но потом пришли 1950-е — время отката в повестке, бэби-бума и идеальных домохозяек. Мужчинам, вернувшимся с войны, были нужны другие женские кумиры. Вот, что пишет автор исследования о женщинах в Голливуде ХХ века:
«Звездный образ Монро был неразрывно связан со сложным идеологическим ландшафтом Америки 1950-х годов. Ее открытая сексуальность была приемлема благодаря ее уязвимости и невинной женственности, что делало Монро идеальным образцом “прекрасной женщины, нуждающейся в защите”. Кроме того, брак неизменно обещал ей надежное будущее, позволяющее наслаждаться плодами зарождающейся потребительской культуры. Несмотря на эту тесную связь с доминирующими идеологиями страны, нуклеарная семья и связанный с ней переезд в пригород упоминались, но не вписывались в крайне сексуализированный образ Монро».
Интересно, что сама Монро воспринимала свое обнаженное тело именно как проявление свободы. До нас дошла такая история. В 1949 году 24-летняя Монро получила 50 долларов за двухчасовую сессию с пин-ап-фотографом Томом Келли — тогда еще никто не знал, что в будущем актриса станет известной. В начале 50-х эти фото вдруг всплыли в календаре для мужчин, а Монро тогда только начинала забираться вверх по карьерной лестнице в Голливуде. Разгневанный продюсер Fox вызвал ее в кабинет и орал, но Монро ответила, что не стыдится своего тела, и вообще она ничего плохого не сделала. Тогда актриса дала большое интервью журналистке, где честно сказала, как появились те кадры. Это было революционно.
Впрочем, когда эти фото всплыли в публичном поле второй раз, они гораздо серьезнее повлияли не только на жизнь самой Монро, но и на целую индустрию, которую возглавил основатель журнала Playboy Хью Хефнер.
Вот, что пишет Луиза Перри:
«Мэрилин Монро была одновременно и первой звездой на обложке, и первой обнаженной моделью на развороте первого номера хефнеровского журнала “Плейбой”, вышедшего в декабре 1953 года. (...) Позже Хефнер говорил, что ее разворот был главной причиной первоначального успеха издания. Монро же была унижена фотосъемкой, на которую она согласилась исключительно из-за отчаянной нужды в деньгах, подписав договор вымышленным именем. Хефнер не заплатил ей за использование изображений и даже не попросил ее согласия на публикацию. Монро жаловалась друзьям, что ей “ни разу даже спасибо не сказали те, кто заработал миллионы на обнаженных фотографиях Мэрилин. И на себя в журнале я смогла посмотреть, только когда купила экземпляр на свои деньги”».
Но Монро — об этой стороне ее характера мы слышим слишком редко — не была безвольной жертвой обстоятельств и патриархата. Драма заключалась как раз в том, что, создав самый сексуализируемый образ ХХ века, она на самом деле хотела, чтобы к ней относились серьезно. Монро постоянно училась актерскому ремеслу в лучших школах США. Бесконечно читала книги и самообучалась. Она выступала против расизма, поддерживая свою подругу Эллу Фицджеральд. Вся ее жизнь словно была положена на то, чтобы доказать себе, продюсерам и обществу, что она не просто «красивая пустышка».
И дело не ограничивалось образованием и книжками: она боролась с системой. В 1953 году Джейн Расселл получила намного больший гонорар, чем Мэрилин Монро, за фильм «Джентльмены предпочитают блондинок» – ей заплатили в 11 раз больше. Такой разрыв в гонораре объяснялся контрактом, который был подписан Мэрилин с 20th Century-Fox – она приносила компании миллионные доходы, но получала смешные деньги даже для актрис своей эпохи (gender gap в то время был огромным во всех профессиях, включая актерскую). Монро не могла контролировать выбор фильмов, в которых снималась, условия съемок и другие факторы. По сути, ее карьера полностью принадлежала продюсерам студии. И она не собиралась это терпеть.
Монро не устраивало, что условия ее контракта не менялись с 1950-го года. Кроме того, актриса хотела сниматься в более серьезных ролях, но руководство студии считало, что в ролях смешной и сексуальной девушки она принесет им больше денег. Когда Монро отказалась играть в музыкальной комедии «Девушка в розовом трико», компания приостановила ее контракт. Тогда, в ноябре 1954 года, Мэрилин Монро покинула Голливуд и перебралась на восточное побережье, где совместно с Милтоном Грином основала продюсерскую компанию Marilyn Monroe Productions (MMP).
Ее желание стать продюсером вызвало насмешки в индустрии, но постфактум повлияло на всю систему студийной работы. Ее компания не стала успешной, но главную битву она выиграла: спустя год Монро триумфально вернулась в Fox с новыми условиями контракта. В 1956 году Time поставил ее на обложку журнала, где назвал актрису «проницательной деловой женщиной». К сожалению, к концу 1950-х ее психологическое состояние, подпитанное зависимостями, плохими психиатрами и сложными отношениями с последним мужем Артуром Миллером, было настолько плачевным, что актриса не смогла выбраться. В 1962 году она покончила с собой.
Монро была одной из первых известных женщин, кто рассказала о пережитом насилии. Более того, она развелась со вторым мужем Джо Ди Маджо именно потому, что он был контролирующим и абьюзивным. Мало кто знает, что за одним из самых известных в мире кадров с Мэрилин Монро – сделанном во время съемок фильма «Зуд седьмого года» – лежит история абьюза. Она только несколько месяцев назад вышла замуж за Ди Маджо, и стало быстро понятно, что он ревнует к ее успеху и популярности среди мужчин. Есть мнение, что после того, как он побывал на съемках знаменитого кадра в белом платье, Ди Маджо избил Монро. Вскоре после этого она и подала на развод.
«Я преклоняюсь перед Мэрилин за ее важный — и непризнанный — феминистский поступок. Подвергнувшись сексуальному насилию в детстве, она призналась в этом, будучи взрослой. Она отказывалась молчать в эпоху, когда считалось, что подобное насилие случается редко, а когда случается, виновата сама пострадавшая девочка. Такая откровенность стала важной для феминистского движения 1970-х годов», — пишет о ней Луи Баннер, авторка самой актуальной и феминистской биографии Монро.
А вот, что писала об актрисе радикальная феминистка Андреа Дворкин: «Она скалилась, она позировала, она притворялась, она вступала в связи с известными и влиятельными мужчинами. Ее приятельница утверждала, что она перенесла так много нелегальных, неудачно произведенных абортов, что ее репродуктивные органы были серьезно повреждены. Она умерла в одиночестве, должно быть, впервые в жизни играя по своему собственному сценарию… По сути, ее любовники – как реальные, так и воображающие себя таковыми – затрахали ее до смерти, и ее очевидное самоубийство немедленно стало как обвинением, так и ответом: нет, Мэрилин Монро, идеальной сексуальной женщине, это не нравилось».
А королева-то голая
Но опыт Монро, кажется, ничему нас не научил. Мы не запомнили ее историю как трагедию женщины, чью сексуальность сделали главным оружием, которое оказалось в конце концов направлено против нее самой. Неудивительно: начавшаяся в 1960-х сексуальная революция, которая вроде бы собиралась освободить женщин, во многом превратила их в объекты еще большей объективизации и сексуализации (а Хью Хефнер купил место на кладбище рядом с Монро и навеки лежит теперь рядом с той, за чей счет сделал карьеру и состояние).
В 2025 году, когда мы, казалось бы, видели уже все, женское тело и степень его обнажения — вопрос, который вызывает в обществе, политике, среди консерваторов и феминисток самые бурные споры. В зависимости от оптики, люди смотрят на обнаженное женское тело как на манифест или акт подчинения. «Чувство дискомфорта к человеческому телу — это колонизация и промывка мозгов. Это всего лишь тело. Оно есть у всех», — написала Зои Кравиц в 2021 году после того, как вышла на Met Gala в платье Saint Laurent из хрустальной сетки — и получила тонну хейта в соцсетях.
У меня тоже есть «голое платье». Я купила его спонтанно три года назад, зайдя в магазин за парой практичных футболок. Блестящее, почти прозрачное, идеально сидящее, оно вдруг показалось мне актом борьбы с хтонью последних лет, когда я только и сижу в трениках у ноутбука, выживая в незавидной позиции соло-матери особенного ребенка, да еще и во всех нынешних геополитических обстоятельствах. И долгое время я никуда не могла его надеть, потому что каждый раз меня сковывал ужас от мысли, с чем я могу столкнуться — со всех сторон.
Я хорошо это знаю, потому что не раз сталкивалась с критикой за фотографии в купальнике — только в последний раз за время отпуска от меня отписались около 100 подписчиц, и каждый раз я получаю комментарии, что якобы пропагандирую нездоровое отношение к телу просто своим существованием. При этом давайте честно: если бы я выглядела иначе, феминистки бы только поддержали мое обнажение, ведь тогда оно бы считывалось как манифест. В то же время, если бы я выглядела иначе, я бы столкнулась с хейтом с другой стороны: мы прекрасно знаем, сколько ужасных комментариев пишут люди в соцсетях под «неидеальными» фото в белье.
Получается, все зависит от того, как выглядит женщина? И если такое платье надела бодипозитивная певица Lizzo — манифест и феминизм, а если Сидни Суини — то подчинение патриархату? Но это же булшит и двойные стандарты! Которые мы, женщины, САМИ создаем друг для друга. Мы как будто продолжаем примерять друг на друга «мужской взгляд». При том, что, как мне кажется, единственная реальная проблема тут — вопрос безопасности. Потому что, к сожалению, мы до сих пор живем в мире, где «сама виновата, потому что надела мини-юбку».
Но если опустить вопрос безопасности, честно говоря, мне наплевать на то, что думают мужчины. Я давно не публикую фото и не одеваюсь определенным образом, чтобы нравиться или не нравиться мужчинам. Моя аудитория, судя по статистике соцсетей, на 85% состоит из женщин. И я хочу сказать им, что моя сексуальность — это моя сексуальность. Она не принадлежить обществу, мужчинам, феминисткам, консерваторам, патриархату или женскому движению. Она — моя. Как и мое голое или одетое тело. Как и сам секс, где я считаю себя абсолютно равноправной участницей.
Именно поэтому я все-таки надела однажды то платье — на закрытии женского саммита Forbes Woman в прошлом году. Я вышла на сцену в накидке — и скинула ее на сцене, совсем как Мэрилин Монро, когда пела Happy Birthday Mr President. Потому что я не считаю, что мы все еще живем в середине ХХ века, когда женщина должна оглядываться на чье-то мнение, когда решает, сколько одежды на ней должно быть. И когда мы придем к такому отношению в обществе, тогда мы сможем начать решать проблемы сексуализации и объективизации женского тела.
И под конец хочу процитировать экспертку из текста Forbes Woman о «голом платье», соосновательницу бренда 4Forms Екатерину Коновалову: «Женщина выбирает его не для того, чтобы эпатировать публику, а чтобы подчеркнуть гармонию между внутренним состоянием и внешним образом. Ни закрытая, ни откровенная одежда не делают женщину более правильной или достойной. Настоящая свобода — в праве быть собой, не оправдываясь и не доказывая ничего окружающим».