Каждая женщина должна стать деревом, поджечь дом и вырастить сына феминистом
Привет, меня зовут Юля Варшавская, я делаю Forbes Woman и дружу с «Косой», и это моя еженедельная рассылка о событиях в жизни женщин, которые показались мне важными.
На прошлой неделе постоянные читательницы могли заметить, что в привычное время в среду в ваш почтовый ящик не прилетели «Хлеб и розы». Никаких весомых оправданий: я была в отпуске, абсолютно бездеятельном и ленивом, когда только перемещаешься от лежака к морю между внушительными приемами пищи.
Возможно, мне бы и хотелось провести единственные 5 свободных дней в году как-то более осознанно — взбираясь на Эверест или посещая удивительные достопримечательности, — но правда в том, что сил у круглосуточно работающей соло-мамы в эмиграции на это все нет. Мы, женщины, каждый день взбираемся на свою личную гору и заодно катим на ее вершину огромный валун (женский вариант мифа о Сизифе выглядел бы как бесконечная необходимость каждый день снова чистить картошку и делать котлеты).
Новости и соцсети я не читала (и это было прекрасно), поэтому пропустила актуальные события из жизни женщин: благо, все самое важное можно прочитать на «Косе». Зато я наконец-то взяла в руки книгу для удовольствия, а не очередной исторической колонки или работы. И о ней (а точнее, о двух книгах сразу) я и хочу сегодня поговорить.
Выбор мой оказался вполне очевидным: в начале октября Нобелевскую премию по литературе получила писательница Хан Ган, один из самых популярных романов которой — «Вегетарианка» — посвящен подавлению женщин в корейском обществе. You can't go wrong.
Правда, быстро стало понятно, что это не слишком подходящий вариант литературы для безмятежного пляжного чтения, и, вероятно, худший — для турецкого «олинклюзива» с ломящимся шведским столом. Но оторваться было невозможно: несмотря на малоприятные натуралистичные сцены, связанные с насилием и физиологией, читается роман на одном дыхании. Не зря Хан Ган начинала со стихов, а ее прозу Нобелевский комитет назвал поэтической.
Кстати, если вас вдруг, как и меня поначалу, отпугивала тема вегетарианства, уверяю: это книга не о том, почему нельзя есть мясо. Это история о том, как одна женщина, пытаясь затащить бессмысленный огромный валун на гору, однажды сломалась — и захотела вырасти прекрасным деревом прямо на этом склоне.
И гора эта называется Патриархат.
Abject: то ли девочка, то ли видение
Объясняя выбор Нобелевского комитета по литературе, его председатель Андерс Олссон отметил, что в литературе Хан Ган «сочувствие к уязвимым, часто женским, жизням ощутимо и усиливается ее метафорически заряженной прозой». С ним сложно не согласиться: вся книга «Вегетарианка» — это бесконечное сочувствие к женщине, облаченное в метафору.
Главная героиня, молодая кореянка по имени Ёнхе однажды перестает есть мясо, потому что видит ужасные сны. Ну, казалось бы, кому какое дело. Но Ёнхе замужем, причем за отвратительным абьюзером и шовинистом: сомнений в этом нет — именно от его лица идет повествование в первой части книги, а голоса самой женщины мы почти не слышим. Обесценивая жену в каждой букве своего монолога, он тем не менее считает, что у них все было хорошо до того самого утра, когда она «сошла с ума»: Ёнхе годами молча готовила еду, молча жила, молча терпела, когда он брал ее силой после пьянки с коллегами. Идеальная жена.
Еще у нее большая патриархальная семья, в которой все мужчины плюс-минус такие же приятные ребята, как и ее муж. Хан Ган показывает нам традиционный корейский уклад, где жены обращаются к мужьям на вы, девушек выдают замуж по расчету, а насилие — норма. В такой системе пережить, что подчиненный субъект (а именно так мужчины относятся ко всем женщинам в семье) вдруг перестал подчиняться, они не могут. И единственный известный им способ вернуть власть — это насилие.
Но Ёнхе выбрала такой способ протеста, который они не могут подавить силой. Она решила исчезнуть, потерять ту самую женскую, человеческую, «мясную» сущность, которая может быть подвластна мужчинам. Она не видит иного пути к свободе, кроме как стать прекрасным деревом, которому нужна лишь вода и солнце. Зачем такая жизнь, если ты годами бесправно и бессмысленно тянешь свой валун на гору? Говорят, Хан Ган придумала эту книгу, когда прочитала строки корейского поэта Ли Сана: «Я верю, что людям следует быть растениями». Все это сделало «Вегетарианку» важной книгой для экофеминисток.
Честно скажу, у меня очень поверхностные знания об этом направлении феминизма, но в этом эссе о «Вегетарианке» я прочитала, что роман Хан Ган резонирует с идеями одной из ключевых французских мыслительниц Юлии Кристевой. По Кристевой, отвращение — это бунт против того, что дало нам наше собственное существование или состояние бытия («Силы ужаса: эссе об отвращении», 1980 год).
В эссе говорится о том, как унижение и отвращение приводит к тому, что женщины «сопротивляются воплощению человечности, созданной патриархальными кодами». Кристева использует термин abject. Я визуализирую для себя это так: женщины стремятся выйти за рамки объектов и субъектов, то есть любого физического существования. Героиня «Вегетарианки», отказываясь от телесного, становится вне субъектности.
Может ли борьба принимать форму отказа от бытия? Может ли смерть быть бунтом? Нам, жительницам больших современных городов в 2024 году, эта мысль может показаться слишком метафоричной и далекой, но что думают об этом, например, афганки, которым на днях талибы запретили говорить даже с другими женщинами в публичных местах? Или девочки, которых до сих пор выдают насильно замуж в некоторых регионах, а при любой попытке реального бунта их могут ждать вещи более страшные, чем смерть?
Накорми меня, если сможешь
С этими мыслями я закончила первую книгу (говорю же, лучший выбор для отпуска). Что-то не сходилось: сильная, прекрасно написанная (и хорошо переведенная) книга на близкую мне феминистическую тему — а катарсиса не случилось. Но история «Вегетарианки» не выходила из головы, будто я не могла разгадать ребус. Перед глазами снова и снова крутились сцены насильственного кормления Ёнхе: сначала за семейным столом, а затем в психиатрической клинике. Ей вводили в горло специальную трубку, хлестала кровь и рвота, санитары держали это истощенную женщину, которая вырывалась до последнего, отвоевывая свое право перестать быть субъектом и объектом.
Где я это уже слышала?
И тут я вспомнила. Хотя в экофеминизме я и не разбираюсь, зато очень хорошо знаю историю первых суфражисток, которые в своем противостоянии насилию вообще не собирались куда-то исчезать и уж тем более превращаться в мирные березки. Они боролись за свою субъектность не только в физическом, но и юридическом смысле: их целью было стать субъектом права, то есть получить возможность голосовать. Но поразительным образом их ждала та же участь, что и безмолвную Ёнхе.
Судорожно схватив телефон, я включила в аудиоформате одну из своих самых любимых книг «Неудобные женщины. История феминизма в 11 конфликтах» Хелен Люис.
А вот и оно, прямо во второй главе: с 1909 года в британских тюрьмах массово применяли принудительное кормление арестованных суфражисток. Этой пытке подвергались Эммелин и Кристабель Панкхерст, Энни Кенни, Констанс Литтон. Это был короткий период времени, когда действия женщин, которые боролись за наши права, перешли в радикализм, когда участницы движения совершали поджоги, нападали на полицейских и вели настоящую войну с системой, которая отказывалась учитывать их желания. Попав за решетку, они брали контроль над единственным, что у них оставалось: своим телом. Их протестом становился отказ от еды.
Вот, как описывает процедуру Хелен Льюис:
«”Трубка душит, а когда ее вынимают, она тащит за собой все внутренности”, — рассказывала одна из первых жертв принудительного кормления, Лора Эйнсворт. В тюремном дневнике Эмили Дэвисон описывала “удушье и дурноту”, от которых у нее начался кашель и рвота. “Дважды в день – по четыре, пять или шесть надзирательниц приходят вместе с двумя врачами, — писала Сильвия Панкхерст своей матери в феврале 1913 года. — Меня кормят через желудочный зонд. Они вдавливают мне в рот стальную воронку, нажимая там, где есть зазоры в зубах. Я постоянно сопротивляюсь, и у меня кровоточат десны. Боюсь, обо мне скажут, что я не оказывала сопротивления, но поверь, у меня синяки на плечах, потому что я вырываюсь, пока они держат зонд у меня в горле и опускают его в желудок. Раньше я думала, что сойду с ума, я была близка к сумасшествию, они этого опасались, но теперь это в прошлом и больше всего страдает мое пищеварение”».
И в этот момент катарсис случился. Я не знаю, читала ли Хан Ган историю суфражисток (подозреваю, что да, но не нашла этому доказательств). В любом случае, поразительно, как через одно и то же действие выражаются два совершенно разных вида женского протеста против патриархального подавления: тихий, стремящийся к исчезновению, но беспрекословный отказ от еды главной героини «Вегетарианки», — и радикальный, агрессивный и столь же принципиальный — со стороны суфражисток в британских тюрьмах. А ведь они тоже были обычными домохозяйками: суфражистка Констанс Литтон в дневниках писала, что у нее «одна рука всегда держала поварешку».
И насколько одинаковым оказался ответ этого патриархального общества: нет, даже в этом вопросе женщина не может контролировать свое тело и свою жизнь. Мы накормим тебя через трубку, порвем твою гортань, доведем до кровавой тошноты, но заставим тебя делать так, как положено.
Но не заставили. Избирательное право, ради которого суфражистки терпели пытки, было принято. Это стало началом глобальных изменений, которые не могли остановить никакие тюремные надзиратели со своими трубками. А в книге сестра Ёнхе, еще одна важнейшая героиня в истории «Вегетарианки», наблюдая за тем, что произошло с ее родным человеком, начала переосмысливать свою жизнь и изменилась навсегда.
В каком-то смысле эти женщины действительно стали частью почвы, из которой выросли совсем другие «цветы». Грустно, что все виды бунта — и тихие личные, и буйные общественные, — зарождаются в женщинах чаще всего от отчаяния и тех самых, как писала Юлия Кристева, отвращения и унижения. Я бы хотела однажды увидеть времена, когда женщинам больше не придется никак бунтовать, добиваясь самых базовых прав.
Хочется думать, что литература — это лишь красивые метафоры и выдуманный автором мир. Но, к сожалению, когда речь идет о насилии над женщинами, все совпадения оказываются не случайными.
Горячо советую вам обе книги — хотя на пляж я в следующий раз возьму старый добрый тру-крайм: истории про маньяков ужасают меня куда меньше, чем судьбы корейских домохозяек или дамочек в шляпках из прошлого века.
Лайк за кликбейтный заголовок. Кстати, в обоих примерах женщины стали причинять вред самим себе, что ужасно и является проекцией патриархата. Лучше бы они боролись, но без такого вот. Хотя, как они жили, кто их знает, судить невозможно. Но с позиции современницы это дичь.